Олени - капитал
Увидев в тундре торчащий из снега олений рог, Алексей Филиппов сказал: «О, доллар нашел!» И тут же поправился: «Не доллар, а юань» (рога поставляют по большей части в Китай и Корею). Ижемец обладает способностью конвертировать оленя в валюту, а в обстоятельствах и
эпизодах оленеводства мгновенно различать выгоды и потери. Эта манера поведения и мышления предполагает не только соответствующий диапазон знаний и интересов, но и своего рода деловую мобильность. Сегодняшние лидеры кольского оленеводства продолжают традицию тундрового
капитализма, привнесенную ижемцами-мигрантами в конце XIX в., включающую эффективное воспроизводство поголовья, рациональный пастбищеоборот, разветвленную торговлю, увязку производственных задач и персональных интересов.
Устойчивое воспроизводство стада СХПК «Тундра» в 24 тыс. голов обеспечено тем, что его половину составляет маточное поголовье (важенки), а выход телят (приплод от числа важенок) — 70 %. Если представить стадо как банковский вклад, то его годовой доход превысит 30 %. При
рациональной «капитализации вклада» — включении отборных сыриц (годовалых важенок) в маточное стадо и с учетом того, что в кольских тундрах нередко рожают даже годовалые самки, — доходность оленекапитала еще более возрастает.
Разумеется, олени — не деньги, а тундра — не банк, и часть стада расходуется на потребление, но все же рентабельность оленеводства высока (затраты на поселковую администрацию СХПК и оленеводов примерно равны). Сокращение
штата пастухов, с одной стороны, ставит под угрозу традиционное оленеводство, с другой — открывает путь бизнес-оленеводству, для которого выгодно сокращение числа пастухов при их техническом переоснащении. То же происходит с корализацией: вместо нескольких рассеянных по тундре малых бригадных коралей-тандар наращивается пропускная мощность централизованного кораля на Полмосе. Бизнес-оленеводство выигрывает и от того, что СХПК «Тундра» увеличивает
осенний забой полугодовалых телят, поскольку за первое полугодие жизни олень набирает до 30 кг веса, а затем скорость привеса заметно снижается. Другими словами, если оленей представлять биомассой, то темп ее прироста пропорционален фертильности и молодости стада. Прямые затраты «Тундры» на оленеводство составляют около 30 млн рублей (включая зарплату 44 человек, расходы на топливо около 100 т), а реализации оленцех дает на 40 млн руб.
Руководство оленцеха не стремится к бесконтрольному наращиванию поголовья во избежание истощения пастбищ; более того, сохранение резерва (общая оленеемкость пастбищ СХПК «Тундры» составляет 35 тыс. голов, т. е. около трети остается «под пар») обеспечивает высокое качество кормов и возможность маневра в случаях климатических и иных потрясений (например, гололеда или сопровождаемой болезнями жары). От обилия кормов зависит летний
нагул стада, определяющий как качество оленины, так и воспроизводство стада. Иными словами, пастбищная страховка служит не только гарантией, но и стимулом оленепроизводства. Если же «рогатый капитал» дает избыточный прирост, с которым не справляются пастухи и корали, излишки оперативно отправляют на бойню, а произведенную продукцию на рынок.
Ижемское оленеводство всегда было высокотоварным. Продажа шкур и рогов дает львиную долю прибыли, но с реализацией мясо- продукции есть проблемы. В. К. Филиппов делится наблюдениями: «Прикидываю так (хотя я не экономист), что мы придем к показателю забоя по крылу в 2 500 тонн (по плану 2 100). В основном у нас забой телячий. Мы стараемся телят одного года забивать, чтобы лучше продажи шли. В этом году сделали больше трёх с половиной тонн забой, совхозных, без частных. И все в ступоре — мясо про- дать не можем…»
В последние годы, благодаря близости Скандинавии и развитию транспорта, ассортимент продажи пополнился шкурами, которые идут на экспорт в Финляндию. «Все шкуры уходят в Финляндию. Они все подряд берут, лишь бы [свищей от] овода было поменьше…» Со слов Алексея Филиппова, «шкуры раньше не нужны были никому, а теперь за евро их продаем. Хороший доход дает, например, камус (в местном варианте — койба, шкура с нижней части ног; четыре камуса с четырех ног называются «ход»): телячий ход — 1 300 рублей, бычий — 1 500, белый и пестрый — 1 600» (примечательно, что расчет производится все же в рублях, а не в евро). Этот экспорт сколько-то компенсировал упадок производства знаменитой коми замши и прекращение маличного забоя ввиду замены меховой одежды фабричной униформой. Менее процента, но символически значимую долю прибыли составляет продажа оленей (обычно белых и ветвисторогих) Дедам Морозам по всей России, вплоть до Краснодарского края, и за рубеж.
Мотивация оленеводов во многом определяется не зарплатой (12–20 тыс. рублей в месяц), а реализацией собственного пая в стаде (до 100 голов, но самых красивых и упитанных). Из 24
тыс. оленей «Тундры» 4 тыс. приходится на частное поголовье. Частная прибыль обеспечивается долей в общем стаде, что в кольских реалиях означает и долю в общем сбыте. Частники отбирают и клеймят своих телят обычно осенью («маленький — в совхоз, большой — себе»), в декабре этого же года значительная часть телят идет под нож. Оленеводческий пай наращивается и реализуется так, что, по словам оленеводов, «100 голов хватает на нормальную жизнь». При этом на продажу идет всё: «рога, мясо, шкуры, кости, ноги, жилы». В Кольской тундре деньги делаются на всем, включая рыбу, грибы, панты, сброшенные рога, ягоды (цена на морошку достигает 500 – 600 рублей за кг, при цене на оленину 350 руб. за кг). Пока олени на летнем выгуле, бригадные базы работают в режиме заготовительных пунктов.
Профессия оленевода остается наследственной. Как поясняет В. К. Филиппов, многих в кооперативе держат частные олени: «Это своего рода привязка к стаду, нет привязки — нет желания работать. И тут велико значение стартового (наследственного) оленкапитала». Кочевая мобильность на Кольском полуострове преобразовалась в предпринимательскую мобильность, и
скорость движения по тундре сменилась скоростью движения по рынку. Впрочем, среди тотального расчета сохраняется и доля эмоций: ижемцы и саамы ценят и любят оленеводство не только за прибыли, но и за то, что в нем «все-таки воля есть, понимаешь!»
